Склад поэтической личности Варвары Юшмановой истинно сибирский — характеризуется сдержанностью и устойчивостью собственных индивидуальных особенностей. Благодаря этим качествам, её лирика — и в разговорном, и художественном стилях — всегда узнаваема.
Сергей Алиханов
На прошедшей неделе на своей странице в «Фейсбуке» Варвара Юшманова сообщила: . Среди леденящих душу видео-промельков, снимаемых (Бродский) и нацеленных в незащищенный наш мозг, эта радостная новость, с которой мы поздравляем молодую маму! — еще и прекрасный повод рассказать о творчестве замечательной поэтессы.
Внутренние поэтические координаты, «свои полюса» (и здесь Бродский) накалываются, обозначаются с раннего детства. Варвара Юшманова вспоминала: «…с шестилетнего возраста каждое лето мы с семьей приезжаем к Байкалу… готовим еду на костре, купаемся в холодных водах и наслаждаемся красотой. Здесь царит какая-то таинственная мощь, удаль…».
В 1985 году, в Северобайкальске, и мне довелось поработать агитатором на строительстве БАМа — кстати, в компании с будущим редактором «НИ» Сергеем Тарановым. Но это было уже в зрелом возрасте, и поэтому мне не дано было прочувствовать те глубины, с которыми родилась и выросла на священных берегах Байкала Варвара Юшманова.
В средней части Байкала дует ураганный ветер «сарма», и представляется, что именно этот байкальский ветер и есть внутренний полюс Юмашевой, опираясь на который, идет дальнейшее развитие ее просодии:
Человек собирает поклажу.
Он — не трус. Он разумен и мал.
Добавляя тревоги пейзажу,
Направляется за перевал.
А сарма поглядит и былинно,
Жестом Бога, таёжной петлёй,
Разразится нещадно и длинно,
Чтоб усталая эта долина
Снова стала священной землёй…
Чувства, выражаемые в стихах, у Варвары Юшмановой всегда возникают непосредственно из текущих впечатлений, а затем развиваются и усиливаются и воображением, и воспоминаниями, и философским подтекстом. Склад поэтической личности Юшмановой истинно сибирский — характеризуется сдержанностью, и устойчивостью собственных индивидуальных особенностей. Благодаря этим качествам, её лирика — и в разговорном, и художественном стилях — всегда узнаваема, порой даже по одной строфе:
Сорвёшь, и плод в руке твоей —
Звено в цепочке.
И в ней всё прошлое людей—
Ещё цветочки.
Старо холмистое селенье,
Пыльновато.
Но все небесные знамения
Когда-то
Свои оставили печати.
Место это
В людское счастье и несчастье
Разодето…
Блоковские праздники — https://youtu.be/9Ht-IpNYDKE, «Полет разборов», «MyFest» Даны Курской и еще во множестве других поэтических проектов Варвара Юшманова принимает самое деятельное участие. И творчество её получает многочисленные отклики.
Ольга Ефимова — поэт, прозаик, литературный критик, написала: «… Читая ее стихи, я чувствую себя втянутой в магическое действие — остановку времени. Возникает таинственное и немного тревожное ощущение стоп-кадра: ситуации, запечатленные автором, замирают, как на большом экране, создавая видимость паузы… Все, что вокруг, наоборот — размывается, тем самым делая упор на изображение в фокусе. Для этого требуется безупречный вкус и художественное чутье, и особое мастерство изобразительного развертывания…
Внимание к себе у героини обострено. Рассматривая окружающие объекты, она отчетливее осознает свои эмоции, поскольку ядро любого переживания — определение человеком самого себя…
Молчание становится священным. Счастье — категория, скупая на слова…
Представление о мире у лирической героини Юшмановой родственны воззрениям экзистенциалистов, утверждавших изменчивость не только индивидуального, но и всякого человеческого бытия.
Чувство природы такое же хрупкое, зыбкое, в котором созерцание превалирует над деятельностью…
Осторожная, чуть замедленная лирика Варвары Юшмановой воспринимает одиночество как константу, в котором язык и память сливаются в едином движении. Слова цементируют ту ускользающую границу духа, в которой героиня непрерывно исчезает и воспроизводит саму себя… Не стоит пугаться призраков прошлого: не так они страшны, как малюет их память…».
На сайте «стихи.ру» творчеству Юшмановой благодарные читатели порой посвящают свои стихи. Там же поэт Феликс Гойхман тонко заметил: «… у Вас хватает таланта наполнить подсмотренные живые образы собственной энергией и поэтической тканью…».
Наш автор, поэт Анна Гедымин, принимая участие в качестве критика в «Телевизионном Лит. Клубе», от широты своего сердца, поделилась высшим поэтическим пилотажем: «Все, что вы пишите значимо для жизни, но порой в концовке текст остается без присущего вашему стиху взрыва.
Вы демонстрируете свои возможности в современной стилистике, которая выдержана абсолютно.
Скупая форма достаточно аскетична, сдержанность образности… и в то же время текст прекрасно инструментирован, насыщенный и густой. Вам присущ своеобразный словесный накат…
Но явно нет потока сознания — в эмоциональном смысле. Все поставлено в излишне жесткие рамки. Такое письмо не требует тех прозрений, на который вы, на мой взгляд, способны. Вы можете то, что не умеет большинство авторов…
И поэтому, вы не имеете право давать себе ни малейшей творческой поблажки. Вы обязаны стремится к тому, чтобы Ваши тексты запомнились, и остались с читателем…».
И вот стихи:
***
Ночь воробьи взметнули.
В звёздах двор до краёв.
Точит мой разум пуля —
Прерванный Гумилёв.
Где-то в чужой России
Бродит его душа,
С силою и в бессилье
Ужесточая шаг.
Где-то курок взведённый
Всласть комаром скрипит,
Где-то графин бездонный
Бьётся о кафель плит.
Полубожок-политик —
Жертва своей возни—
Варит яд-паралитик
И за стихи казнит.
Дождь прошивает спины.
Холод в руках мужчин.
И неземной глубинный
Гул из пустых лощин.
Вытоптали, швырнули
Ветошью мокрой в ил.
Точит мой разум пуля:
Кто-то её отлил…
Выдох предсмертный лета
Красным оставил свет.
Это ли смерть поэта?
Имя его — ответ.
***
Оставив здесь такие важные дела,
Свои ключи, пальто и два сервиза,
Ты как-то неожиданно ушла
Под колокольный звон и телевизор.
И пустота отгрызла день и свет.
Не голуби теперь, а птицы-плачи.
Вот дом, казалось бы, но дома нет.
Помолимся, и будем жить иначе.
Звоню тебе. И снова—ничего.
Ушла (и путь, конечно, был безлюден),
Чтоб где-то там взять за руку его,
А больше и не нужно никого.
Будь счастлива.
А мы уже не будем.
Дионис
Пьянит дорога, как анис,
Несясь с тобой по карте.
Однажды юный Дионис
Явился мне в плацкарте.
Он улыбался словно бес,
Маняще пах ирисом
И с верхней полки, как с небес,
Назвал себя Денисом.
Смеясь над спектром скоростей,
Не зная худших судеб,
Он не умел стелить постель,
Но тихо спал, как люди.
Мне карты, нарды и вино
Избрать давал лукаво
И на мое: «исключено»
Топил в пустом стакане дно,
А взгляд петлял удавом.
Резную доску доставал,
Учил меня впустую,
И побеждал, и блефовал,
Смеясь и торжествуя.
С ним вереница смуглых дев,
Лихих друзей цепочка
И виноградных лоз напев
В стеклянной оболочке.
Верша мистический обряд,
Как волк в полночной чаще,
Его охотящийся взгляд
Блуждал в вагоне спящем.
А утром… Утром был вокзал.
Огни меня встречали,
И мой попутчик мне сказал:
«Зови меня в печали».
И вот, когда в душе темно,
Я бой даю тревогам
И пью игристое вино
С веселым праздным богом.
Пью чай
Пью чай. Без ничего. Без никого.
Без хлеба даже и без сожаленья
О глупости, о дурости всего,
О зыбкой простоте стихотворенья.
Пью чай. Без хвастовства. Без коньяка.
Без кислоты лимона. Без улыбки.
Без обжиганья губ и языка.
Без права на ожоги, на ошибки.
Пью чай. Без бергамота. Без души.
Без мяты. Без спокойствия. Без меры.
Без памяти. Без музыки. В тиши.
Без блюдца. Без опоры и без веры.
Пью чай. Без выражения лица.
Без суеты. Без времени. Неспешно.
Без страсти. И без смысла. Без конца.
Без сахара. И без любви, конечно.
***
Изнеженный песок
Подогревает стопы,
И окон чьих-то соты
Выходят на восток.
Застелен как бельем
Уставший за день берег,
И море пахнет, веет
Соленым киселем.
Хранит в пещерах глаз
Высокий житель Суса
И выговор француза,
И предков длинный сказ,
Тепло своих олив,
Нароки Карфагена,
Седой Медины стены
И сладость южных слив.
Здесь кактусовый зной,
Корзинки из жасмина,
И песня Аладдина
Живет сама собой,
Коварства винный пар,
Прилавки побрякушек,
И словно пропуск в душу,
Для нищенки динар.
Призраки прошлого
Мне призраки прошлого пишут
Царапины на руках,
Приходят к застолью, едят мои слезы без соли,
Глазеют в лицо загогулинами большими в стихах,
Стучат и стекают с высоких пустот антресолей,
Бегут в титрах фильмов любимых
И дрожью по гамаку,
В измятых открытках, в сарказме чужих эпитафий,
В тропинках, в пластинках, повсюду, и я не могу
Загнать их обратно в жестокую гладь фотографий.
Снотворного бочка для них
Как изящный ликер –
Они от него веселеют и путают даты,
Садятся поближе, лгут жестами, словно суфлер,
И кажутся близкими, теми, что были когда-то.
Они не отпустят.
Без них наша сказка проста.
Они ведь когда-то дышали и пахли зефиром.
Их зерна в душе прижились, занялись подрастать
И стали всем миром.
А нынче они говорят
Из субботних ночей
О прошлом, пытая покой мой и скуку огнивом,
Давая понять, что без них я останусь ничей,
Без неба, без радуги и бесполезно красивой.
И все же в их песнях
Течет золотая вода.
Они – тени счастья ушедшего, хмуры и строги.
Пока не сложу их в свой тонкий чудной чемодан,
Мне намертво будут закрыты любые дороги.
***
Битая я, битая,
Медом не политая,
Солнцем недогретая, вешняя,
Сонная, бездомная,
Взглядами зеленая,
Безнадежно скована стержнями.
В пленке злого города,
Жесткого без повода,
Я свечусь как золото вкрадчиво.
Я шмелем укушена,
Верная я, мужняя,
Мне подошвы лучшие стачивать.
Одуваны пенятся,
Мысли как поленница,
Я – немая пленница в мареве
Цвета злого ирбиса,
Молодого ириса,
Мне дороги сыпятся гравием.
И не жаль, что битая,
Просто я открытая,
Вижу – все под липами парами.
И на них с воронами,
Не греша обгонами,
Я смотрю зелеными
Фарами.
Сон
Воловий взгляд
В моем вечернем сне
Засасывал меня в миры без света.
Я в простынях, я не одета.
И судороги острые во мне
В моем одном больном вечернем сне.
Сознанье – плен, молчание и вопль.
Меня томит, как гриб на сковородке,
Меня лелеет, как закуску к водке,
Меня рассматривает, как в бинокль
Тот взгляд, не столько страшный, сколь
Ноющий и приносящий боль.
Из сновиденья тут же в сновиденье
Перетекала я, цепляясь за сюжет.
То дева, растворяясь в мираже,
Являлась чудищем – орлицею в гиене.
То кисти белоснежные мои
Как змеи вились-вились рядом с горлом,
И лампочка вдали светила черным,
И я боялась пальцев рук своих.
Усильем воли я рванулась в явь.
Проснуться мало, воздуха б напиться.
Ступаю не спеша на половицу,
Боясь, что все еще вдыхаю яд,
Тот, что несет в себе животный взгляд.
Но нет. Ушло. Кого-нибудь зову.
И тишина. Одна. Без подоплеки.
Молчит кругом. Я вытираю щеки.
И вроде рада, рада, что живу.
Но было ль хуже там, чем наяву?!
Что снится собаке?
Песок и сухие травы,
Мелькание мотыльков
И банка из-под отравы,
Наверное, для жуков.
Огромная дура-муха,
Жестокие клумбы роз,
Печальной коровы брюхо
И едкий ее навоз.
И узкая щель в заборе,
Ведущая в мир, где днем
Большое горячее море
Зовет к себе мягким дном.
Пронзительный запах соли,
Ракушки и рыбий дух,
Следы грациозной колли,
Ведущих ее старух.
И глупые толстые птицы,
Кричащие в воздух зло.
В коробке остатки пиццы,
Сегодняшней – повезло!
И круг в синеве цветущий –
Слепящий горячий свет.
И в лодке домой плывущий
Хозяина силуэт.
***
Если бы детство знало,
Что исчезают зря
Вязкое покрывало,
Глобусные моря.
Изредка связь наладив,
Шлёт оно свой поклон:
Бабушкины оладьи,
Папин одеколон,
Брешь в корабле бумажном
И лимонад «Байкал».
Проговорит о важном—
И поминай как звал.
Бáлуй его — не бáлуй,
Спрячется: раз, два, три.
Жду и не жду. Пожалуй,
Где-то оно внутри.
Кем мы будем?
Будем монстрами.
Будем друг другу монстрами,
Твердокожими, хищными, остроносыми.
Будем жалить друг друга вопросами-осами,
Умирать в високосные
И возрождаться вёснами,
И капканами, и золотыми блеснами
Вновь позвякивать —
Будем несносными взрослыми.
Но пока наши пальцы переплетены в замочек.
Мы ещё не дошли до будущих оболочек,
Не поверили песням знающих одиночек.
Лето гладит нам волосы,
И на тебе веночек.
У моря
Ты выйдешь на берег,
И вспыхнут глаза сентября.
Но море не двинется,
Будто бы неживое,
Такое скупое на мачты и якоря,
Такое степенное, голубое.
Разлито молчание.
Сказано этой водой
Довольно. Теперь же внимать бесполезно.
Чего не случилось — уже не случится с тобой.
Мечта мимолётна, желание неполновесно.
И ты успокойся.
Мгновение побереги.
Теперь погружаться ты будешь все реже и реже,
Бросать, уезжать и другие искать маяки,
И может быть, бури просить
на другом побережье.
Счастье
Скоро ли ты обрушишься на меня
Штормом средиземноморским,
Судном лихим пиратским?
Сердце моё осталось лежать под Братском.
Боль моя — подмёрзшая полынья.
Скоро ли ты набросишься на меня
Мягкой, шурша, взлетающей птичьей стаей,
Песнями колокольными, звуком бубна?
Я словно ненастоящая, я как будто.
Я мать-и-мачеха, не собирай меня.
Скоро ли ты приблизишься, как прибой,
Как угрожающие грозовые тучи?
Скоро ли, счастье, ты придешь и измучишь?
Или же мы не встретимся вновь с тобой?
Я знаю, что когда-нибудь солгу.
Куда-то неуверенно шагая,
Я встречу человека-попугая,
И он за мной неправду повторит.
Я знаю, что когда-нибудь паду.
И чествуя души своей изъяны,
Я встречу человека-обезьяну,
Он, как и я, бесстрастно согрешит.
Я знаю, что когда-нибудь уйду
Кричать в лесах неведомых без толка,
И там я встречу человека-волка.
Он в долгой песне душу обнажит.
Я знаю, что когда-то полюблю,
Над болью возвышаясь, как калека.
Я встречу человека-человека.
И он меня не примет, но простит.
Сюжеты: Сергей Алиханов представляет лучших стихотворцев России
Источник: